Поиск
| № | Поиск | Скачиваний | ||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Любая попытка выяснить, какую роль играли карты в том или ином историческом процессе, наталкивается как минимум на два принципиальных затруднения. Первое из них заключается в том, что карты обычно рассматриваются как продукт строгой эмпирической процедуры, свободной от изъянов восприятия и идеализаций воображения. Считается, что карты являются отражением объективной реальности, и стремление заподозрить их в необъективности равнозначно нанесению тяжкого оскорбления самому научному Методу. Второе затруднение связано с привычкой видеть в картах сугубо вспомогательное средство, не влияющее на процесс, но ассистирующее ему. Карты – это чрезвычайно полезные и эффективные помощники, а не менторы, навязывающие свою позицию. И то и другое убеждение являются мифами, но мифами крайне устойчивыми. Оберег точности топографических методов долгое время охранял их от обвинений в пособничестве империализму. Строго выверенные шкалы разделенных кругов, нониусы, скрупулезные процедуры устранения ошибок, учет аберраций и погрешностей – весь богатый арсенал эпистемологий позитивизма позволял говорить, что карты есть не что иное, как уменьшенное изображение реального мира. Однако сама редукция, являющаяся неотъемлемой частью процесса изготовления карт, вынуждает топографов прибегать к селекции. Что достойно того, чтобы быть изображенным на картах, а что – нет? Карта не отображает пространство, она перекодирует его, и вполне естественно, что процедура перекодирования действует как инструмент конкретной политической системы, в основе которой заложена определенная идеология, движимая определенными социальными интересами. В статье показывается, что именно эта особенность европейской картографии позволила изобразить пространство Казахской степи как территорию, лишенную признаков обитаемости, и сделала казахов невидимыми на их собственной земле. Другой неотъемлемой функцией картографирования является очерчивание феноменов. Картографы проводят линии, замыкают их в некие целостности и тем самым вписывают в ландшафт новые пространственные идентичности. Степь не содержала границ, но методы топографической съемки позволяли прочерчивать в ней «фронтиры», соединяя границами редко рассредоточенные укрепления. В предлагаемой статье подробно прослеживается, каким образом линии, проводимые топографами, формировали в сознании российской военно-бюрократической элиты представление о постепенном расширении «границ» империи в Центральной Азии. Несмотря на то, что упомянутые «границы» представляли собой всего лишь техники репрезентации, в диалогах военных и чиновников они наделялись субстанциональными качествами. Поскольку речь в данном случае шла о первичном топографическом описании ранее неизученных территорий, политический и картографический дискурсы становились неотделимы друг от друга. В статье показывается, каким образом объекты, произведенные топографами на «ничейных» территориях, обретали самостоятельное существование на картах и использовались в качестве повода для дальнейшей экспансии. Ключевые слова: картография, имперская политика, Российская империя, Центральная Азия, военная топография, Казахская степь, граница империи | 1663 | ||||
| 2 | В течение долгого времени идеограммы и графемы неолитического периода интересовали преимущественно археологов, этнологов, культурологов и историков религии. Однако с развитием и упрочением дисциплинарных позиций археоастрономии они все больше становились предметом внимания историков астрономии. Несомненная ориентированность памятников эпохи бронзы по значимым солнечным и лунным направлениям, связанным с азимутами восхода и / или захода этих светил в экстремальные моменты солнечных и лунных циклов, убедительно свидетельствует о том, что представители бронзового века были неплохими астрономами. А это, в свою очередь, означает, что для полноценного понимания оставленной ими символики (если она действительно являлась таковой) нужно обладать компетенцией астронома, хорошо знакомого с основами хотя бы сферической астрономии. Эпоха бронзы в фазе ее наивысшего развития прекрасно ориентировалась по сторонам горизонта, имела представление о тропическом годе как о цикле повторений положений Солнца относительно горизонта, знала о солнцестояниях и равноденствиях, различала азимуты самой высокой и самой низкой Луны, возвела монументальную архитектуру для регулярных наблюдений за Солнцем и Луной и даже изобрела первое, идеографическое, письмо, хотя и не повсеместно. Очень сложно представить, чтобы столь насыщенная система представлений и действий родилась разом, без эволюционного накопления деталей этого довольно сложного знания и цепочек ярких прозрений, подготовивших итоговое открытие, материализовавшееся в каменных и письменных памятниках бронзового века. Указанное обстоятельство вынуждает нас с максимальной пристальностью всматриваться в символику эпох, предшествовавших бронзовому веку, а именно – в символику неолита и энеолита. Не сохранила ли она в себе каких-то следов формализации первичных астрономических наблюдений, результаты которых были усвоены, усовершенствованы и широко использованы представителями бронзового века? В данном исследовании предпринимается попытка, использовав систему значений неолитических знаков Ариэля Голана и гипотезу стадиального называния знаков зодиака Александра Гурштейна, выявить в комплексе неолитических символов, графем и идеограмм знаки, предположительно употреблявшиеся для обозначения астрономических значений. В ходе семиологического анализа неолитических идеограмм выявлены категории символов и знаков, сложно поддающихся интерпретации с точки зрения данных археологии и этнографии, но имеющих очевидные признаки корреляций с ритмами смены сезонов тропического года. Это так называемые знаки «двух солнц», «Ф-образные знаки» и «четырехчастно-парные символы». Анализ их вероятной семантики позволяет предположить, что появлению концепта «протозодиака» могло предшествовать более простое бинарное членение года, маркируемое оппозицией зимнего и летнего солнцестояний. В связи с этим внесены уточнения в гипотезу Гурштейна, касающиеся семантики и символической значимости первого зодиакального квартета. Ключевые слова: археоастрономия, раннеземледельческий неолит, неолитическая символика, зодиак, первый зодиакальный квартет, ритуал, неолитическая религия | 1259 | ||||
| 3 | Осуществляется попытка реконструкции существовавшей в России допетровского периода автохтонной картографической системы. Материалом для работы послужила Геоинформационная система «Чертежи Русского государства XVI–XVII вв.», которая содержит отсканированные в высоком качестве рукописные рисунки, получившие в научной литературе устойчивое обозначение «русский географический чертеж» (РГЧ). В работе дана общая характеристика сохранившихся РГЧ, произведено сравнение российских географических чертежей с их аналогами в других европейских регионах. Высказана гипотеза, что РГЧ представлял собой самостоятельную знаковую систему. Произведён семиологический анализ этой системы с применением методик Р. Барта. В соответствии с методическими рекомендациями Барта выделен корпус материалов, относящихся к РГЧ и являющихся его подмножеством, – совокупность чертежей с охватом сельской местности в пределах от 10 до 30 км в длину и (или) ширину. Произведено семиологическое расширение; то есть определено, какие совокупности фактов в случае РГЧ относятся к категории язык, а какие – к категории речь. Выявлена диалектическая связь между языком и речью в случае картографии, согласно которой речевая деятельность картографа (в той мере, в какой его индивидуальный выбор знаков является произвольным) лежит в основе порождения языка карт, в дальнейшем индивидуально прочитываемого их пользователями. Охарактеризованы особенности графических знаков, используемых в системе РГЧ; в частности, выявлена и объяснена высокая степень их мотивированности. Произведено распределение фактов, обнаруженных в системе РГЧ, по двум осям (или планам) языка – парадигматическому (метафорическому) и синтагматическому (метонимическому), в соответствии с концепцией Р. Якобсона. В качестве примеров рассмотрены такие картографические синтагмы, как маршрут и граница. В связи с этим отдельное внимание уделено трансформационной модели знака дерево. Высказана гипотеза, что существование такой модели, вероятно, объясняет как изобильное присутствие деревьев на чертежах, так и необычность их графических форм. Обнаружена семантическая сцепка между системой РГЧ и более архаичной географической системой, использовавшейся на территории Московского государства, – «Книгой Большому чертежу» (КБЧ). Опровергается тезис эволюционистской гипотезы, согласно которой существует генетическая связь между РГЧ и последующей математической картографией XVIII века. Показано, что система РГЧ была лишь слегка затронута процессом распространения математической картографии и никак не повлияла на ее дальнейшее развитие. Одним из главных выводов работы является то, что сущностно верную характеристику РГЧ невозможно сформулировать в отрыве от КБЧ. РГЧ и КБЧ совместно образовывали более сложную систему, в которой КБЧ, входящая в базовый образовательный ценз приказных людей, выполняла роль своеобразной «координатной сетки», а РГЧ выявлял детали отображаемой природной и хозяйственной обстановки. Ключевые слова: русский географический чертёж, Книга Большому чертежу, картографическая система, картографический знак, мотивированное и произвольное в знаке, отображение маршрутов, отображение границ | 242 | ||||